Каждый, кому приходилось ездить как на кошке, так и на лошади, конечно же, знает разницу. Да и тот, кто кошку в глаза не видывал, но хотя бы один день проскакал на коне, запомнит этот день на всю жизнь. Бабулька сказала, что конь смирный. Не знаю, может быть, опытному наезднику он и показался бы таковым, но на меня произвел впечатление скотины упрямой и своенравной.
В первую же ночь, когда я отпустил его пощипать травки, конь исчез бесследно. Слава Богу, что по чистой случайности глупое животное не стало украшением стола какого‑нибудь волка или медведя. Муська довольно быстро нашла его и пригнала назад.
Пришлось вспомнить где‑то вычитанное слово «стреножить».
А вся эта его сбруя! Или упряжь, я не знаю. Когда я в первый раз расседлывал это непонятливое животное, я старался, как мог, запомнить, что в каком порядке. И мне даже показалось, что все довольно просто. Но когда я начал утром его седлать... О, Господи!
Знаю, знаю! Есть в нашем обществе такие бездушные люди, которые пожалели не меня, а это копытное. Ну, что я им могу пожелать? Счастья и здоровья.
Сколько раз я проклял себя за то, что из‑за глупой стеснительности, не попросил старушку научить с этой скотиной управляться.
Дорога назад, несмотря на все трудности, связанные в основном с верховой ездой, показалась короче.
Мечом я рубил сухие стволы на дрова, ни сколько не задумываясь, что меч может затупиться. Он и не тупился.
К концу пути, я уже довольно сносно держался в седле, и даже меч не казался таким тяжелым.
Федора дома не было. Я ждал его несколько дней, но он не появлялся. Наконец, я решил нанести визит в деревню, рассудив, что хуже не будет. Крынку с мазью я оставил на столе, как знак того, что я вернулся.
Деревня. Опять сплошная стена заборов. Безлюдно и безмолвно.
Копыта ступают по пыли. Слой пыли такой толстый, что гасит стук копыт, я еду совершенно беззвучно.
Еду шагом, всматриваясь, вслушиваясь, стараясь не озираться.
Странно, во время моего первого посещения, я не заметил, что улица такая пыльная, слишком уж меня поразила странная архитектура деревни.
Сейчас, из седла, мне видны крыши домов, и противоположные стороны огородов.
Людей не видно. Либо они сидят по домам, либо копаются ближе к заборам.
— Добрый молодец!
Детский возглас раздался так неожиданно, что я едва не вздрогнул.
И почти в это же мгновение над верхними краями заборов показались лица. Десятки лиц, может быть сотни. В основном старухи с проваленными ртами и красными слезящимися глазами. Но есть и помоложе. Мужики с всклокоченными бородами и волосами, бабы все до единой повязанные платочками, девки, парни, дети. Стараясь сохранить полную бесстрастность на лице, я пытался прочитать выражения этих глаз.
А выражения были разные. Удивление, надежда, страх, радость, неприязнь смешались на этих лицах в самых разных сочетаниях. И каждый взгляд — изучающий, сверлящий.
Такое внимание было мне неприятно. К тому же и никак не мог понять, чем оно вызвано. За поворотом снова лица, лица, лица.
А вот и знакомый магазин. Та же толпа подростков на площади. Меня никто не узнал. И дело не только в одежде. За время моих скитаний, у меня отросла борода, и волосы уже доставали до плеч. На лицах подростков тот же коктейль: удивление, страх, надежда и ненависть.
Не останавливаясь, я все так же шагом проехал дальше. И вот, за очередным поворотом улицы, я увидел несколько другую картину. Все те же заборы, все те же лица над ними, только в середине одного из заборов настежь распахнуты ворота и во дворе кто‑то по‑хозяйски командует. Из ворот выплыли две девушки в сарафанах до пят, в кокошниках на головах. Красавицы, подойдя с двух сторон, взяли моего коня под уздцы и ввели во двор. В глубине двора стояла огромная изба с высоченным крыльцом. И наличники, и ставни, и перила крыльца, словом, весь дом от фундамента до конька крыши был украшен затейливой деревянной резьбой.
Девушки подвели моего коня к крыльцу, и мне ничего не оставалось, как соскочить на землю. Тут же из дверей вышла еще одна красавица, неся на полотенце круглую буханку хлеба со стоящей на ней солонкой. Тут уж я совсем растерялся. Мало того, что непонятно за какие заслуги мне такие почести, так еще я понятия не имел, что делать с этими хлебом‑солью. То ли отломить край, макнуть в солонку и съесть, то ли взять целиком. И куда потом девать? А нарушение вековых традиций нигде и никогда не приветствовалось. Между тем, одна из девушек, столь странным и трогательным образом пригласивших меня во двор, подошла и протянула руки.
Я принял хлеб‑соль и передал ей. Во всяком случае, в этой деревне положено так.
Красавица, которая встретила меня хлебом‑солью, с земным поклоном посторонилась, приглашая, тем самым, в дом. Через досчатую прихожую, называемую сенями, я прошел в дом. Сразу за порогом была не кухня и не коридорчик. Сразу за порогом была просторная комната. У порога меня встретил абсолютно шарообразный человек.
— Подождите минутку тут, в горнице, — сказал он, и, пройдя через весь зал, скрылся за дверью в противоположной стене.
По разные стороны двери стояли два дюжих молодца с алебардами внушительного вида. Оба рослые, оба краснощекие, у обоих усы лихо закручены вверх.
Знаю я эти минутки! Полчаса не меньше придется тут торчать, с ноги на ногу переминаться. Но нет, обладатель круглой фигуры вернулся тут же.
— Его величество ожидает, — произнес он, жестом приглашая войти.
Я прошел между охранников (от мадам Тюссо сбежали что ли?) и вошел в следующий зал. Дверь за мной кто-то закрыл. На диване, покрытом ковром, развалился гигант. Рядом с ним лежало его бочкообразное пузо. Волосы гиганта взлохмачены, лицо опухшее. Рядом с диваном стояла тумбочка — совсем как больничная. Только вместо лекарств на тумбочке стояли корона и колокольчик. Похоже, золотые. Его величество, корона... Да куда я, черт возьми, попал? Вид этой тумбочки абсолютно не вязался с роскошной обстановкой комнаты.
— А, мóлодец! — пробасил гигант. Голос был вполне подстать фигуре. — Ну, хорошо, что явился, мóлодец.
Человек сел на диване.
— Прошка! — зазвенел он в колокольчик, — Прошка!
В дверь проскользнул русоголовый крепыш.
— Чего прикажите, Ваше величество? — согнулся он в поклоне.
— Квасу мне принеси! И это! Сам понимаешь.
— Не велено, ваше величество.
— Сам знаю. Ты уж постарайся, — улыбнулся гигант.
— Ну вот, добрый молодец, — его величество встал, покачнулся и тут же бухнулся на диван.
На штанах, от края выпущенной рубахи почти до колена темнело мокрое пятно. Я помотал головой, — происхождение пятна сомнений не вызывало. Гигант, тем временем, тер ладонями лицо и моего жеста не заметил.
— Там на улице дождь идет или нет? — спросил он.
Я непроизвольно повернулся к окну. На полу лежал четкий солнечный прямоугольник.
— Нет сухо, — ответил я.
— Ну вот, мóлодец, — проговорил гигант, — дело сделаешь — награду получишь.
В дверях появился Прохор. В руках он держал поднос, на котором стояла запотевшая крынка. Локоть левой руки Прошка крепко прижимал к туловищу.
— Ну вот! А то: «не велено»! — расцвел гигант и, повернувшись ко мне, закончил, — Ну, а что да как, тебе министр расскажет. Прошка, министра ко мне!
Прошка уже поместил поднос рядом с короной и осторожно, чтобы не уронить, доставал что‑то из-под рубашки. На белый свет появилась еще одна крынка.
— Сейчас, позову, ваше величество, — поклонился Прошка и выскользнул из комнаты.
Через минуту в комнате уже стоял, согнувшись в поклоне, человек встретивший меня у дверей.
С его фигурой отвешивать поклоны?! Это был подвиг!
— Слушай министр. Я тут мóлодца ввел в курс дела в общих чертах, а ты уж поподробнее изложи, на вопросы ответь. Баня для дорогого гостя топится?
— Так, ваше величество, — круглый согнулся, чуть ли не до полу, — дрова кончились.
— Ты что из другой поленицы не мог взять!? — загремел царь, — разгильдяйство какое-то!
— Вашего величайшего соизволения на то не было.
— Соизволяю, — царский голос слегка потеплел. — Ну, а обед для дорогого гостя готов?
— Я тут принес меню для Вашего величайшего рассмотрения.
— Давай сюда! Прямо как дети малые! Ты там шибко не скупись. Не кого попало принимаем — доброго молодца! Ну, все, ступай. И постарайся гостя на ночлег устроить без моего высочайшего соизволения.
Министр начал с поклонами пятиться, и выдавил задом дверь. Я пошел вслед за ним. У массивных дверей министр остановился.
— Подождите меня здесь, — сказал он и, проскрипев дверными петлями, скрылся в кабинете.
Через несколько минут из-за двери раздалось:
— Войдите!
Дверь подалась с трудом.
— Петли мазать надо! — пробурчал я про себя.
Министр восседал за необъятным столом, заваленным грудами бумаг. Именно восседал, всякое другое слово было здесь неуместно и никак не подходило к его орлиной осанке. Несколько секунд он смотрел на меня с непонимающим лицом. Наконец устало произнес:
— А, это Вы! — будто ожидал увидеть кого-то другого. — Вы должны понять его величество, — важно произнес министр, — его семью постигло большое горе.
До чего же я невнимательный! Царь-то, оказывается, с горя пьет!
— Я введу Вас в курс дела, — продолжал министр, — но, сначала, я должен представить Вас её высочеству. Попрошу Вас следовать за мной.
Мы вышли из кабинета и, пройдя через зал, где гурьба девок суетливо накрывала на стол, поднялись по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Глотая слюну, (уж слишком большой и праздничный стол накрывали внизу), я все же заметил, что, вопреки ожиданиям, лестница выгодно отличалась от министерской двери абсолютным беззвучием.
Обстановка второго этажа служила образцом роскоши, вычурности и безвкусицы. Больше всего мое внимание привлекли стоящие по углам вазы. Вазы были в мой рост, и расписаны сочными тонами. Сами по себе они были прекрасны. Мне очень хотелось подойти поближе и рассмотреть рисунки, но министр шел через анфиладу комнат, не останавливаясь. Перед каждой дверью он останавливался и, потянув на себя дверную ручку, с полупоклоном пропускал меня вперед. И вот, войдя в очередную дверь, я с удивлением обнаружил, что министр не последовал вслед за мной.
Не успел я осмотреться, как из глубины кресла, отложив вязание, всплыла девица. Приблизилась плавной походкой и молча положила голову мне на грудь.
Я совершенно растерялся. Если это принцесса, то я все не так себе представлял. Точнее, я никак не представлял себе сцену знакомства с принцессой. Но если бы я увидел стайку шушукающихся и хихикающих фрейлин, сразу смолкших при моем появлении, если бы я был представлен, («ваше высочество, это добрый молодец») с обязательными поклонами, если бы еще что-то такое, я бы не был так удивлен.
— Я ждала тебя, — прошептала девица.
Неужели и вправду принцесса?
— Я ждала тебя. Я знала, что ты придешь.
Я стоял столбом, совершенно не понимая, что происходит, и что мне нужно делать.
— Я буду твоей. Хочешь женой, хочешь рабой.
И красавица за руку повлекла меня в сторону балдахина.
— Познакомились? Вот и прекрасно! — в дверях, лучезарно скалясь, стоял министр.
— На всех необъятных просторах энценгэ, — начал министр, снова разместившись за столом в своем кабинете и тщательно откашлявшись.
— Где-где? — осмелился уточнить я.
Министр посмотрел на меня как на слабоумного. Потом сказал, тоном, каким объясняют элементарные вещи непонятливому ребенку:
— Эн, Цэ, Эн, Гэ, — отчеканил он, отделяя одну букву от другой, — Некоторое царство некоторое государство.
— Понятно, — поспешил я заверить министра. Министр подозрительно глянул на меня, снова старательно откашлялся и произнес:
— На всех необъятных просторах НЦНГ, от самой кривой сосны до самой великой реки Смородины много лет царили мир и изобилие. Паслись тучные стада, и обильно вызревал картофель.
«Завезенный к нам великим императором Петром Алексеевичем», — хотел в тон добавить я, но удержался.
— Крестьяне собирали богатый урожай и были счастливы, — продолжал министр.
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет влетел Прошка - тот парень, которого я видел у царя.
— Сидит тут в своей горнице, ядрена шишка! — брызгая слюной, заорал он с порога. — Конюх напился, лошади не кормлены, а министр, ядрена шишка, сидит и лясы точит!
— Прохор Егорович, Прохор Егорович, — забормотал министр, косясь на меня.
— Чтоб немедленно мне!.. — Прохор вышел, хлопнув дверью.
— Одну минуточку, — пробормотал министр и кинулся вслед за ним.
Оставшись один, я, вытянув шею, стал рассматривать бумаги на столе. Отдельно от других указов и распоряжений, посредине стола лежал документ, который, видимо, изучал или составлял министр непосредственно перед моим появлением. Лист бумаги был исчерчен замысловатыми кривыми. Кроме этих кривых, документ не содержал ни чего.
Я перевел взгляд на стопку бумаги, лежащую на левом от меня углу стола. Читать перевернутый текст, было неудобно, а взять лист в руки или обойти стол, опять-таки неудобно — вдруг министр вернется.
«Я, великий и могущественный повелитель, господин и хозяин всего необъятного...», — прочитал я. Перечисление титулов занимало не менее половины листа. Имя Свифта в этих местах видимо неизвестно. Я стал читать дальше: «Настоящим приказываю, повелеваю и...». Заскрипела дверь, и в комнату, утирая пот носовым платком, вошел министр. Он устало опустился в кресло, посидел, по-прежнему проводя платком по красной физиономии и тяжело отдуваясь и, наконец, обратил внимание на меня. Бросив на меня долгий, испытывающий взгляд, министр собрался с мыслями, откашлялся и сказал:
— На всех необъятных просторах НЦНГ, от самой кривой сосны...
Короче, дело обстояло так.
Жили они в своей некоторой деревне и, как водится, никого не трогали. И всё было — лучше не придумаешь. И картошка колосилась, и коровы вызревали. Но вот, нежданно‑негаданно из‑за реки Смородины явилась сила черная, сила страшная. И потребовала та сила дань не хлебом, и не золотом, и не красным кафтаном, а потребовала та сила дань красными девицами.
Тот час же светлый цесаревич собрал светлую рать доблестную и выступил навстречу несметному воинству поганому. Три дня и три ночи рубились они на реке Смородине. На четвертый день, взмыленный конь, принес к дворцу израненного цесаревича. Остальная светлая рать полегла смертью героев на брегах широкой и полноводной Смородины.
И с тех пор померкло солнце над НЦНГ, и самые красивые девушки идут в полон к силе поганой. И никто не осмелится выступить против такого порядка вещей.
Только святые волхвы говорили, что выедет из лесу добрый молодец на белом коне. И прогонит тот добрый молодец силу черную, силу страшную. И ждал весь великий народ НЦНГ доброго молодца и день, и ночь. И, наконец, дождался.
И пришел добрый молодец в самый тяжелый час. В час, когда затребовали силы черные красу и гордость великого народа НЦНГ — прекрасную царевну Василису.
А уж ежели добрый молодец не погибнет в кровавой сече, то наградой ему будет, как водится, полцарства и царевна в придачу.
Выслушав эту долгую речь, я на секунду задумался. Надо было быстро уклониться под любым, желательно веским, предлогом.
— А как же цесаревич? — спросил я. — Негоже царство пополам делить.
— Светлый цесаревич не справился с силой поганой, и, тем самым, доказал свою неспособность управлять столь великим и могучим государством как НЦНГ. Царь и вторую половину царства завещает тебе.
— Да не справлюсь же я!
Я был в полном отчаянье.
— Справишься, — министр словно бы поощрительно похлопал меня по плечу. Наверное, он так бы и сделал, но нас разделял массивный стол. — Старшие товарищи тебе помогут. Советом, конечно. И, самое главное! Независимо от исхода битвы, светлый образ доброго молодца навсегда останется в памяти великого народа НЦНГ!
Я сидел за столом, смотрел на запеченного целиком поросенка, и кусок не лез мне в горло. Стол был воистину царский, только царь к ужину не вышел. Потом меня проводили в комнату, называемую опочивальней. Возле двери министр поставил двух дюжих молодцов — близнецов тех, что стояли у царской двери.
— Чтобы никто не посмел потревожить Ваш драгоценный сон, — объяснил он мне.
Комнатка была маленькая и очень уютная, постель мягкая. Вот только спать совсем не хотелось.
Я открыл окно. Сквозь узорчатую чугунную решетку из сада дохнуло свежестью. На яркую луну, окруженную сверкающей звездной ратью, черным клубящимся фронтом наползали тучи. Вот одна закрыла ночное светило. И сразу наступила какая-то мертвенная тишина. Сразу смолкли кузнечики и где-то вдали у реки прекратили свой концерт лягушки. Я положил руку на оконную раму, раздумывая, закрыть окно или оставить открытым на ночь, и тут в окне появилось лицо. Встав на завалинку и ухватившись руками за решетку, на меня смотрел парень, тот которого я первым встретил в деревне и который обещал мне покровительство. Как его? Копченый? А, нет, Черный.
— Ты к Ваське не подходи, — сказал Черный.
— К какому Ваське?
— Как будто не знаешь. Не к какому, а к какой. К царевне.
— А почему? — вежливо осведомился я.
— Я тебе сказал, — прорычал Черный и скрылся в кустах.
И тут же в окне появилась знакомая мохнатая морда.
— Догнать его? — спросила Муська.
— Пусть идет, — ответил я.
— Как ты тут?
— Все нормально, — я стал пятерней чесать Муськину шею, — только мне придется погостить здесь, пока разведчики не доложат о приближении вражьей силы несметной