«Стоял прекрасный весенний день...». Этими словами я начал свой рассказ. А немного погодя понял, что так рассказы не начинают. Это стиль школьного сочинения. «Усталые, но довольные мы возвращались домой». Или «Солнце еще золотило верхушки деревьев, когда...». Настоящий рассказ должен начинаться неожиданно и динамично. «Обнажив клыки с капающей с них бледно-розовой пеной, я впился в трепещущую, пахнущую жизнью плоть».
Но переписывать начало я не стал. А дело вот в чем.
Есть одно зрелище, которое могу видеть только я. И, слава Богу!
Мне одному выпало на долю смотреть, как просыпается во мне математик. Происходит это всегда внезапно спонтанно и яростно.
Читаю я, к примеру, книжку. Хорошую книжку всем известных авторов. И стоит мне дойти до строк: «…он открыл, что звуковые волны в атмосфере не затухают полностью, а движутся с постоянной амплитудой и частотой, приближающимися к нулю…», и тут же, как черт из коробочки — бац!
— Нет, как они только до такого додумались!
— Ну, они же это…, — начинаю мямлить я.
— Что «это»? Непрофессионалы, хочешь сказать? — поскольку математик живет во мне, ему не составляет труда читать мои мысли.
— Ну, да, — покорно соглашаюсь я.
— Так нечего соваться туда, где ничего не смыслишь! — в голосе математика звенит сталь Глеба Жеглова.
— Нет, ты объясни мне, — стучит словами математик, — как это константа может куда-то стремиться?! Даже не к нулю, а вообще куда-нибудь?!
— Не стремиться, а приближаться, — машинально поправляю я, и ужасаюсь своей беспечности.
— Вот-вот! — ликует математик. — Хоть бы терминологию выучили! В учебнике за седьмой класс. Теперь я понимаю, почему эта штука называется фантастикой! Не понимаю только, почему научной.
Математик долго еще орет что-то о непрофессионализме, о том, что «каждый идиот лезет со своими суждениями, а сам за всю свою жизнь ни одной леммы не доказал», о том, что «чья бы корова мычала, а их бы не хрюкала» и т.д. и т.п.
Я пытаюсь не слушать его и углубиться в книгу. Наконец, математик замолкает, видимо заснув где-то в отдаленном закоулке сознания. Облегченно вздохнув, я листаю страницы.
— Здорово! — математик или не спал, или его выводит из состояния дремоты любая формула, любой термин, и даже цифра. — Объясни-ка мне, может, я чего-нибудь не понимаю.
Это никак не сомнение в его безукоризненной логике, просто огромная доза сарказма.
— Объясни-ка мне, как это студентам могут демонстрировать модель четырехмерного куба, если он че-ты-рех-мер-ный! — отчетливо отрубая слог от слога, кипит математик.
У меня уже нет никаких сил спорить, и я устало отмахиваюсь рукой. Видно, этот беспомощный жест сумел как-то разжалобить беспощадного монстра, и он снизошел до того, что стал объяснять мне как маленькому.
— Нельзя создать четырехмерный объект. Ни в эскизе, ни в модели. Если что и можно создать, так это модели трехмерных проекций исследуемого объекта, в данном случае —гиперкуба.
— Четырех проекций, — после секундной паузы добавляет он.
При этом ведет он себя настолько нагло, будто это я — дитя несмышленое, а не он — часть моего сознания. Будто я могу не знать чего-либо из его гигантского архива сверхточной информации.
И хорошо бы, если бы его наскоки ограничивались специальной и фантастической литературой.
— Как это он сумел окинуть взглядом и синяк под глазом, и сбитые костяшки пальцев! — кричит он.
— А что такого? — изумляюсь я.
—Да вот же, две страницы назад, сказано было, что руки были заложены за спину!
Математик ничего не хочет знать об искусстве. Единственное, что его заботит — логика.
«В ее сердце запылало…».
— А ему откуда знать?!
«В моих глазах засветилось…»
— Он что в это время в зеркало смотрелся?!

И вот, когда я совсем было решил исправить начало, вновь неведомо откуда выскочил математик и заявил: «Ну что ты с этим сделаешь?!».
Я понял его. Действительно, что же я могу поделать, если и в самом деле стоял прекрасный весенний день.